Марита Мовина-Майорова: книги …сидел он — бравый офицер — в раздумье глядя пред собою,
в воспоминанья — как в прицел — направив взор… и чередою
пред ним вставали — картины дней былых…
АРМИЯ 80-х
СЕКРЕТНАЯ ОПЕРАЦИЯ
Лейтенант Строгий сидел рядышком со своей юной супругой на армейской железной койке. Та скрипела при каждом их вздохе и опасно начинала двигаться на расшатанных металлических ножках при каждом неловком их движении.
Обстановку довольно просторной комнаты, кроме бывалой кровати, вынесшей к этому времени на своих пружинах вес множества солдатских тел, составляли покосившийся деревянный шкаф со скрипучими дверцами, перекочевавший сюда по воле офицерских судеб из далёких советских пятидесятых, пара таких же доисторических, колченогих стульев, квадратный обеденный стол с затёртой до блеска предыдущими жильцами столешницей, и главная достопримечательность комнаты — плита, топившаяся дровами, тоже родом из пятидесятых, а, может, и сороковых — кирпичная, крытая тяжёлой чугунной пластиной с двумя чугунными же вьюшками, для усиления или уменьшения её жара — она служила полноценной плитой для готовки еды и, одновременно — печкой — обогревателем в зимнее время.
Недавние жених и невеста, а сейчас — полноценные супруги, лейтенант Строгий и его жена Сашенька, — сидели на кровати, как было сказано выше, рядышком, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу.
— Сашок, а ведь, пожалуй, операция может быть опасной, — задумчиво произнёс лейтенант Строгий.
Юная Сашенька вздрогнула и подняла испуганный взгляд на супруга.
— Нет-нет, ты не бойся, — сразу поспешил успокоить жену лейтенант, но улыбнувшись всё же, не без снисходительности к такой женской её чувствительности, он, впрочем, ещё крепче ласково прижал её к себе. — Ты же знаешь меня — я выносливый, и силёнок у меня на двоих.
Последнюю фразу Строгий выговорил твёрдо, отбросив задумчивость, и Сашенька почувствовала, как под рубашкой напряглись мышцы рук и спины мужа.
— Конечно, знаю, — вздохнула она. — Но всё равно… побаиваюсь. Сборы-то какие суровые. Вон и чемодан ты велел собрать. Даже сухой паёк велел на три дня положить и щётку свою любимую зубную. Это же не просто так?
Она снова испуганно взмахнула ресницами на Строгого.
— Это я так — на всякий случай, по собственной инициативе. У хорошего офицера всегда под рукой всё необходимое для жизни должно быть.
При этом он тоже поглядел на чемодан, лежавший на стуле, и на его лице промелькнула тень горделивой улыбки.
— Видишь ли, Сашок, кого попало на такую операцию не пошлют. Командир лично вызвал меня к себе и сказал, что тут выдержка нужна сильная и терпение требуется при её выполнении. А главное — тщательность подготовки к ней и самое точное её исполнение. А даётся на всё про всё — полдня! Потому и офицер здесь требуется неординарный: чтобы и сам качествами нужными обладал, и бойцов сумел настроить именно на такое отношению к поставленной задаче, и потребовать с них строго мог.
На лице лейтенанта Строгого вновь мелькнула горделивая улыбка.
— Ну, ты-то можешь. Ты — строгий, — согласно кивнула Сашенька, немного успокаиваясь. Она помолчала, всем телом ощущая приятную надёжность супруга, и робко поглядела на его волевой подбородок.
— Только зачем всё же тебе тревожный чемодан? Если на полдня? Зачем тогда я его собирала?
— Глупая! — опять же — с ласковым превосходством — отозвался Строгий. — Тревожный чемодан у офицера всегда готов должен быть.
Он всё так же снисходительно потрепал супругу по тугой щёчке.
— Как советские пионеры! Помнишь?
Лейтенант Строгий мечтательно улыбнулся, видимо, вспомнив не очень далёкое своё советское детство.
Сашенька на мгновение задумалась, вдыхая родной запах рубашки супруга.
— А пионеры тут причём?
— Да я просто так, для усиления смысла сказал.
Строгий легко приложился губами к щёчке жены.
— Видишь ли, зайчонок, командир ничего конкретного про операцию не сказал. Думаю — секретная это информация. Завтра на построении с утра наверняка скажет.…Если по тревоге нынче ночью мой взвод не поднимет, — добавил он многозначительно.
— Так серьёзно всё? — затрепетала всем телом Сашенька и крепко обвила шею супруга нежными, но сейчас вдруг обрётшими силу руками, словно виноградная лоза свою опору, чтобы не упасть и не увянуть раньше времени.
Лейтенант Строгий почувствовал восторг. Так любит! Так переживает! Какую же прекрасную девушку он полюбил в своё время! А какая жена! Всем на зависть! И боязливая — тоже неплохо, слушаться во всём его будет всегда.
Каждый раз лейтенант Строгий испытывал восторг, когда его Сашенька вот так вот боязливо трепетала, а он, мужественный и сильный, мог её успокоить и утешить. Однако сейчас он понял, что слишком уж напугал жену. Ещё чего доброго, к командиру части побежит просить, что бы его на такую ответственную операцию не посылали. Бывали такие случаи — сам слышал, старшие офицеры рассказывали.
А Сашенька продолжала трепетать и всё сильнее обвивала его шею руками, теснее прижимаясь к его крепкому плечу.
Лейтенант Строгий решил ободрить жену по-своему — строго.
— А ну! — прекратить панику! Я — военный. Офицер. Приказ должен выполнять. Ты же знала, за кого замуж шла.
Сашенька мгновенно перестала трепетать, но объятия свои не ослабила. Она лишь сменила позу, положив подбородок на плечо мужа, и жарко задышала ему в ухо:
— Поклянись, что в пекло не полезешь! Поклянись, что осторожным будешь! Поклянись, что обо мне помнить всё время будешь!
Ох, и приятно было это слышать лейтенанту Строгому!
— Клянусь, зайчонок, клянусь. А теперь — пошли на боковую, как отец мой любил говорить — давай спать ложиться. Поздно уже. Может, и правда тревогу ночью объявят.
Спустя десять минут в окне комнаты лейтенанта Строгого свет погас…
***
Ему не спалось. Самые разные чувства бередили душу молодого лейтенанта.
Сашенька посапывала тихонько у него на груди, а мысли возвращали его на месяц назад, когда он только что выпустился из командного училища, сообщил молодой жене о своём месте службы — отдалённом гарнизоне за Уралом, куда он сам и напросился для большей возможности проявить себя с самого начала — и о том, что положенный отпуск отгуливать не намерен.
Его милая Сашенька не возражала. Она никогда ему не возражала. То ли по причине характера, то ли в силу своего юного возраста — ей за неделю до их свадьбы исполнилось восемнадцать.
Не гулять отпуск Строгий решил по одной простой причине: чем раньше других молодых лейтенантов на место службы прибудешь, тем более козырную должность светит получить. Об этом знали все выпускавшиеся. А кроме всего прочего, это давало возможность проявить себя перед командиром части в качестве прилежного офицера, который на службу рвётся, а не в гулянки какие-то пускается после выпуска…
Так почему бы ему не воспользоваться этим? Кто знает, может именно ему — отличнику, смелому и решительному характером, как раз и повезёт?
Сейчас он лежал в тиши — хоть и казённой, зато своей личной просторной комнаты с целой настоящей печкой, — на хоть и казарменной железной койке, зато рядом со своей любимой Сашенькой, — и завтра ему доверят секретную спецоперацию, и он выполнит её на «ура».
О чём ещё можно мечтать молодому лейтенанту, только-только начинающему свой боевой жизненный путь?
Строгий удовлетворённо вздохнул и погладил тёплую руку Сашеньки, покоящуюся у него на груди, ощутив при этом шелковистость её кожи одновременно с приливом нежности к жене.
«Спать! Не будет, видно, тревоги. Значит, с утра всё ясно станет. Не дрейфь, лейтенант Строгий!»
Он мгновенно погрузился в здоровый крепкий сон…
Юная Сашенька не слышала, как утром муж потихоньку собрался и ушёл на службу, прихватив тревожный чемодан, так любовно собранный ею накануне.
***
…Возле гарнизонного склада, куда вот-вот должны были подвезти продуктовые пайки, собралась и жужжала, как встревоженный улей — по-другому и не скажешь — разноголосая толпа жён комсостава. Сашенька застенчиво встала в сторонке, прижимая к груди старенькую авоську.
— Александра, а твой-то лейтенант со своим взводом тоже в спецоперации участвует?
Это была соседка по этажу — единственная, с кем Сашенька успела пока познакомиться по приезде в гарнизон, — жена прапорщика Маркизова — всегда весёлая краснощёкая казачка Тоня.
Жены комсостава у склада почему-то сначала замолчали, а потом разом заулыбались.
— Тоже участвует, — только и нашлась, что ответить Сашенька, и густо покраснела.
— Поня-я-тно. То-то я гляжу — с тревожным чемоданом с утра на службу шёл! А ножницы-то с собой прихватил?
Теперь возле склада раздался смех.
Сашенька совсем растерялась, и глядя на серьезное лицо Антонины, только крепче прижала к себе авоську. А Антонина по-прежнему серьёзно, понимающе покачала головой:
— Да-а-а, у нас у всех мужья по молодости на эту удочку попадались… — но все-таки не удержалась и тоже засмеялась, а сквозь смех закончила:
— Операция эта секретная знаешь, как называется? «Одуванчик»! Ножницы в руки — и газоны стричь!
«ВОЗЬМИ ЛОПАТУ!» — ИЛИ — «ВОТ БЫЛИ МУЖИКИ!»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«ВОЗЬМИ ЛОПАТУ!»
«Вот оно — простое счастье! Пей себе водичку с отрубями с утра — и будет тебе благодать!»
Я почувствовала, как тёплая приятная влага наполнила рот, нежно прикоснулась к верхнему нёбу и языку, затем, при помощи глотательного движения, блаженно проплыла по гортани и заструилась по пищеводу… и… затихла где-то… В это время моё внимание привлекло какое-то движение за окном.
Со второго этажа мне хорошо была видна проезжая часть. На этой стороне, то есть, ближе к моему окну, длинный и очень худой, с телом в виде буквы «зю» молодой человек лет тридцати, лениво суетился около темной «Ауди».
Парень то отходил от машины на пару шагов и пристально смотрел на своё «сокровище», то подходил к нему вплотную и нежно касался лобового стекла; потом снова отходил на шаг и вновь приближался, всматриваясь в переднюю дверцу и трогая её рукой. Он не выглядел нервным, скорее — в меру заинтересованным, и чувствовалось, что он, покуда, никуда не торопится.
Рядом с ним, на невысоком, буро-грязном искусственном пригорке, созданном грейдерами, до этого утюжившими проезжую часть несколько дней подряд, стояла щуплая девушка в голубой короткой, до талии, курточке и чёрных трико в обтяжку. На ногах у неё шевелили мехом невысокие модные ботики. Руки она глубоко засунула в карманы, а голову втянула в плечи.
Ей, явно, было неуютно на этом пригорке, но она стояла неподвижно и совершенно безучастно взирала на телодвижения своего приятеля возле машины.
«Да-а-да! — протянула про себя я. — В наше время в этом возрасте у них уже было бы двое детишек и они прекрасно обходились бы без машины. А у этих — машина уже есть, а до детей и семьи — как от Питера до Владивостока. Стоит эта „Щуплая“ и даже на проблемы партнёра по сексу безучастно зрит — какая из неё мать!»
Я намеревалась уже, было, отойти от окна, к тому же и стакан с водой был выпит, но тут парень покинул «Ауди» и приблизился к стоявшей тут же рядом другой машине — маленькому грузовичку, открыл дверцу его кабины, покопался там и вернулся к легковой машине с тряпкой и бутылкой-пульверизатором в руках.
«Ага! Замок замёрз. Будет сейчас брызгать», — констатировала я и снова хотела отойти от окна, но почему-то мне стало любопытно. Что-то во всём облике этого парня с фигурой буквой «зю» и в этой Щуплой было такое, что заставило меня остаться у окна и продолжить наблюдение. И интуиция не обманула — на протяжении следующих сорока минут на моих глазах развернулось целое представление.
Сначала парень неторопливо брызгал на дверцу, на стёкла, на капот и крышу машины и так же неторопливо, с ленцой, тёр всё это тряпицей, а девушка всё так же, в виде изваяния, стояла на буераке и ни разу не пошевелилась.
«Дурак совсем! И зачем льёт и трёт? Скребок и щётка для этого есть, — недоумевала я, наблюдая за его неспешной суетой. — И где только его учили?»
Прошло пятнадцать минут… (я специально засекла время).
Парень по-прежнему «ублажал» машину при помощи размораживающей жидкости. За этот временной период он не только справился-таки с замком, но и оттёр от наледи стёкла, капот и верх машины.
«Настырный», — одобрила я его и не отошла от окна.
Наконец, а время всё неумолимо тикало, он удовлетворённый, но тоже как-то без особых эмоций, влез в машину, и из выхлопной трубы повалил белёсый пар.
«Справился-таки! А в наше время мужики без всяких таких наворотов жидкостных и в минус двадцать пять машины заводили! — с гордостью за своих мужиков и со снисходительностью к этому „Зю“ качнула головой я. — А Щуплая-то всё ещё не поменяла своего местоположения! Гляди-ка, она и позы изваяния не поменяла! Застудилась совсем, что ли?»
Я перевела взгляд на машину. Из её выхлопной трубы валил белёсый пар, а она юзала взад-вперёд по проезжей части, но с места не двигалась.
По тому, как машина двигалась, было понятно, что изрядно застопорено заднее правое колесо.
«Подкопать придётся. Иначе не вырулит», — снова констатировала я.
В этот момент рядом со Щуплой возникла здоровенная тётка в шубе до пят и с большим капюшоном. За руку она держала девочку лет семи-восьми.
Щуплая никак не отреагировала на появление новеньких.
С видимым трудом, стараясь как можно выше поднимать ноги, «Шуба» принялась перелезать через буерак на проезжую часть к машине, а девочку оставила стоять на буераке.
Парень, завидев Шубу, вылез из машины, а та, перевалив через препятствие, протопала к парню, что-то сказала ему, фамильярно толкнула в бок и тут же закурила. После этого они вместе принялись оглядывать машину и кивать головами, видимо, соглашаясь друг с другом.
«Ещё одна «курилка! — с отвращением подумала я, прямо всем своим существом ощущая на расстоянии удушливый смрад никотина. — Ещё и при ребёнке смолит!»
Тем временем, посовещавшись с Шубой, парень, наконец, посмотрел на Щуплую, и что-то ей сказал. Та неуклюже и очень неохотно сползла с пригорка и встала рядом с Шубой. Они обе уставились на парня. Тот развернулся, залез в машину, взялся за руль и…
Машина немного покачалась взад-вперёд, выбрасывая из-под себя обильные клубы всё того же белого дыма, и осталась стоять там, где и стояла. Затем снова обильно задымила трубой и покачалась взад-вперёд… Снова задымила…
Парень вылез на проезжую часть.
Теперь они уже втроём сгруппировались перед «Ауди» и задумчиво, молча, принялись разглядывать её.
«И чего разглядывать? Лопату возьми и подкопай под задним правым!» — мысленно послала я инструкцию молодому водиле.
Но судя по позам тех троих, ни о какой лопате мыслей у них не возникло.
И я оказалась права!
Парень обошёл машину сбоку и двинулся к багажнику.
Подойдя, он положил на него мятую коричневую тряпицу, ту самую, которой до этого тёр машину, нежно разгладил её руками и жестом позвал женскую часть. Даже девочка захотела спрыгнуть с буерака к машине, но Шуба строго махнула рукой, и ребёнок остался стоять на месте.
С удивлением я увидела, как Шуба, с трудом перегнувшись пополам, полезла под задние колёса машины и скрылась из виду.
«Господи спаси! А эта-то куда полезла? Никак, на себе поднимать машину собралась?!»
Я в ужасе затаила дыхание.
Но тут голова Шубы, размером с медвежью — из-за сползшего на глаза капюшона, показалась над багажником. Вслед за головой появилась и сама Шуба. Она, пятясь, выползла из-под колёс, разогнулась и принялась натягивать на руки серые и, явно не первой свежести, перчатки, извлечённые, по всей видимости, из-под «Ауди».
«Выходит, за перчатками лазала! А я-то что подумала!» — я облегчённо выдохнула, одновременно заметив, как обе-две женские половины встали в стойку у багажника и как по команде, решительно, положили свои рученьки на эту самую грязную тряпицу.
«Надо же! Толкать будут!» — поразилась я и иронично заключила: посмотрим, посмотрим, что из этого выйдет, без лопаты-то.
За это время парень успел открыть дверцу и снова сесть за руль.
Дальше, в течение десяти минут, он дёргал машину изнутри, нажимая на газ, а обе-две женские половины что было сил толкали её в попу, положив руки на эту самую грязную тряпицу и вдыхая клубы белёсого дыма из выхлопной трубы. Шуба-то — та хоть в перчатках была! А Щуплая — голыми руками совершала подвиг!
Затаив дыхание, совсем забыв о делах насущных, я наблюдала за происходящим, не в силах оторваться от бесплатного спектакля!
Тут стало заметно, что женские половины уже здорово подустали. Движения их тел становились всё менее решительными и напористыми. Наконец Шуба отошла от машины, сняла перчатки, а Щуплая вытерла руки о грязный снег пригорка и потом — о свою голубую курточку! Парень вылез из машины.
«Придурок, лопату возьми и правое заднее подкопай!» — снова мысленно обратилась я к водиле.
Однако, он не хотел меня слышать.
Именно видимо, поэтому, некоторое время он туда-сюда бродил возле своей бедолаги «Ауди», теребя в руках всё ту же грязную тряпицу, словно надеясь вытеребить из неё подсказку или совет. Фигура его при этом окончательно надломилась, и буква «зю» перестала быть такой округлой, какой была изначально, и прямо кричала о своём отчаянии. Женские половины молча, и уже безучастно, смотрели на него. Девочка по-прежнему возвышалась над ними, стоя на буераке.
Но внезапно парень прекратил шатание, остановился, ударил себя по лбу — мне было видно, как он улыбнулся сам себе, — и направился к грузовичку.
Я могла лицезреть, как он открывает дверцу, по пояс внедряет своё длинное тело в кабину и достаёт… ЛОПАТУ.
«Вот идиот! У него же всё это время лопата под рукой была!»
Парень, с лопатой наперевес, почему-то опустив голову и неуверенно глядя себе под ноги, отчего казалось, что он её впервые держит в руках, подошёл к «Ауди», наклонился и по очереди принялся копать под колёсами… передними.
Не удержавшись, я вслух прошептала:
— Под задним правым копай. Под за-а-адним пра-а-а-вым.
Но в это время мой молодец вовсе перестал копать, что-то сказал женским половинам и девочке, и те поочерёдно залезли в машину — девочка выказала при этом невероятную жизнерадостность, чего нельзя было сказать о взрослых дамах.
С видимым удовлетворением захлопнув за ними дверцы, он пошёл к грузовичку и убрал в него лопату.
…Он возвращался к своему «сокровищу» и по всему было видно, что доволен он проделанной работой и уверен, что сейчас-то повезёт своих заждавшихся женских половин по их делам.
Я прищурила глаз: «Ну, ну!»
Парень, в который уже раз, сел за руль.
Машина заюзала взад-вперёд, взад-вперёд, взад-вперёд… и… застыла.
Мне было видно из окна, как замолкли до того заговорившие друг с другом спутницы парня в машине, и в недоумении уставились на него, как ударил бедолага по рулю руками и что-то очень, очень нехорошее сказал, потому как тётка в ответ на это ударила его по плечу и указала на девочку. Парень замотал головой.
«Ну, наконец! Ожил! Теперь уж должен он под правым задним подкопать! Хотя бы методом исключения сообразить должен, где ещё не копал».
Я приникла к стеклу, трепетно ожидая развязки. И да — парень вышел, вновь вооружился лопатой и начал копать, но…. под задним левым!
Я захохотала!
А тот, покопав, снова сел за руль. И ведь не попросил попутчиц выйти!
И машина заюзала…
— Вот д…б! Высади ты их! Выведи машину сначала! — я рыдала от смеха.
Но парень наотрез отказывался меня слушать. Он, в который уже раз, вылез на проезжую часть, снова сходил к грузовичку за лопатой, и начал обходить вконец измученную свою машину. Но не с той стороны, где было уже расчищено, и с которой в салон залезли попутчицы, а с другой, прижатой к буераку, стороны. Ему пришлось вскарабкаться с лопатой в руках на буерак, затем с трудом протиснуться между ним и машиной, скользя спуститься вниз и только после этого приступить к подкопу правого заднего.
«Совсем плохой!» — уже то ли с жалостью к этому юродивому, то ли с тоской по утерянным за последние двадцать лет полноценным русским мужикам, подумала я, наблюдая за перипетиями русского молодого самородка.
Тот до-о-олго махал лопатой.
А потом не через буерак, а по прямой, вернулся к передней дверце и сел за руль.
«Ну, хоть обратно через буерак не полез! Значит, просветление получил — раз увидел путь прямой, — искренне порадовалась я за самородка. — Однако мгновенно мне пришлось изменить мнение: — Нет, не совсем просветлел, раз попутчиц из машины опять не выгнал! Значит…»
И я увидела, как машина снова «заюзала», клубясь сзади белым плотным облаком…
Решив, что больше ничего интересного не увижу, безнадёжно махнув рукой, я покинула свой наблюдательный пост и занялась домашними делами, тогда как плотный белёсый туман продолжал обильно клубиться вокруг машины…
***
…Через полчаса обеденные дела призвали меня на кухню. Я по привычке глянула в окно.
«Ауди» увозил эвакуатор. Парень бежал за ним и отчаянно размахивал руками.
Щуплая девушка, глубоко засунув руки в карманы голубой курточки и втянув голову в плечи, по-прежнему, изваянием, высилась на пригорке и, по-прежнему, никак не реагировала на происходящее.
Тётка курила, провожая взглядом и эвакуатор и парня, а девочка стояла с ней рядом и, глядя в безоблачное небо, чему-то улыбалась.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«ВОТ БЫЛИ МУЖИКИ!»
Мужчинам, ровесникам моим, посвящается.
Поехали мы как-то с мужем на рыбалку.
Зима в тот год пришлась как будто на раннюю весну — за все три зимние месяца мы не видали ни порядочного снега, ни обычных для Дальневосточного Приморья морозов градусов под тридцать. Они то приходили и давили крепко, не давая даже яркому, словно в июне, и такому же жаркому солнцу примирить людей и природу с ними, то внезапно уходили. И тогда солнце наводило «порядок»: жиденький снежок быстренько куда-то исчезал, обнажая твёрдую, кочковатую землю, и природа, как будто желая обмануться, начинала петь свою «типа» — весеннюю песню.
Вот в один из таких «жарких» дней муж и решил отправиться на подлёдный лов.
— Хорошая погодка сегодня! — потирая от удовольствия руки, всё утро гундел он. — Самая лучшая для рыбалки!
— А может поостережемся? — робко пыталась возразить я. — Смотри, уже неделю солнце жарит. А вдруг лёд начал подтаивать? Всё-таки уже почти весна — конец февраля.
— Что ты, Любочка! Как будто не знаешь, что это всё обманка — солнце жаркое! Вспомни, в тени, вон, под северной стеной дома — до июня земля, бывает, не прогревается!
— Так то земля, — всё-таки пыталась настоять я на своём. — А то — лёд! Зимы-то совсем, практически, не было. — И, тронув мужа за локоть, протянула: — Ва-а-ась, может, не поедем?
— Трусишка ты моя! Поедем, поедем — я с мужиками уже договорился — Иваныч, Сашка и его брат — Толян, тоже с нами.
Я замолчала и принялась собирать рюкзак. Как всегда, муж не предупредил, что с нами целая компания мужичков едет. Значит, увеличить количество провизии придётся. Но мне было не привыкать. Муж никогда не ездил на рыбалку один. Да и мне нравилось, когда компания мужская собиралась. Те своих жён на ловлю не брали — говорили, мол, отдыхать едут, а не поднадзорно время проводить. Кое-что с собой приносили из еды, но больше — порожняком приходили. Опять же объяснялось это тем, что наловят рыбы и ухой удовольствие заедят. Но я-то знала, что на природе, с устатку, так сказать, подморозившись на льду сидя, от домашних заготовок, да ещё под водочку, ни один русский мужчинка никогда не откажется. А уж после домашненького — и ушица хорошо идёт!
К тому же Вася мой поесть — ох! как любил.
И вот только закончила я съестные сборы, а Вася — рыбальные, ребятки подошли. У них у каждого своя машина, но любили они больше на нашей старенькой вместительной Тойоте, и когда Вася за рулём, — в такие путешествия отправляться.
Погалдели они солидно между собой, впечатлениями — кого как жена проводила — обменялись, (а всех по-разному проводила!) — и вышли мы, наконец, из дома.
Солнце светит, птицы гомонят, кошки на припёке растянулись, голуби-мужики хвосты пушат, к самочкам клеятся и курлычат, курлычат, а те, словно не о них речь, ножками в сторонку семенят. И чуть ли ни капель с крыш звенит.
Я пытливо и со значением посмотрела на мужа, мол, видишь, права я — опасно на лёд выходить. Вася мой вид сделал задумчивый, как будто соглашается со мной, посмотрел вокруг, на солнце прищурился, головой помотал сокрушённо и беззвучно, как только он один и умел смеяться — рассмеялся.
А мужички уже деловито подходят к машине.
Конечно, я и не рассчитывала, что со мной кто-то согласится. Но всё же! А с другой стороны, раз в компанию меня мужскую приняли — никто никогда не возражал, чтобы я ездила с ними на рыбалку или ещё куда, например, за папоротником, по грибы, или просто — на мужские посиделки, — значит и фасон держать надо!
И поехали мы. Знать бы только заранее моему Василию, чем вся эта поездка для него обернётся!
А я ведь говорила!
***
Рыбалка на льду была не очень дальняя — речка огибала наш посёлок и уходила тихими, (если не тайфун или не наводнение), водами вдаль.
Мы ездили всегда на одно и то же место. Было оно присмотрено давно и обустроено даже нехитро на первый случай, если что. Потому я и соглашалась ездить — там мне и приготовить и покормить мужскую компанию удобно, и обогреться есть где, и всякое такое прочее — по надобности.
В машине, за закрытыми стёклами, было жарко. Особенно припекало с той стороны, где солнце сквозь них светило. Казалось что снаружи — июль в разгаре. Но мы-то знали, что там всё ещё минус десять. Такой вот обманчивый этот Приморский край, хотя и на широте Сочи!
Стали мы подъезжать к реке. Муж пытался найти удобный съезд на берег. А надо сказать, берега на той нашей речке были не высокие, но крутыми могли быть — мама не горюй! Однако, туда, куда мы направлялись, берег был хотя и высокий, но зато пологий. Зимой всегда, если ещё и снега нет, совсем просто по нему к реке съехать, даже без шипованой резины, которой муж тогда ещё не обзавёлся.
Ну вот.
Нашёл Вася съезд и стал потихоньку, притормаживая, спускаться. А я гляжу вперёд, на реку, на лёд, и вдруг вижу, что метрах в пяти от берега — полынья! Я-то на переднем месте сижу, вот мне и видно лучше всех. А муж спуском занят.
И тут давай я орать:
— Тормози, тормози, полынья!
А он на меня не смотрит, улыбается, видно думает, что я в своём репертуаре — стращаю его. Мужики на заднем сидении захихикали.
А машина всё ближе к наледи на берегу, всё ближе!
Тут я как начну ручку дверцы дёргать, а она, гадина, как нарочно, как в америкоских фильмах ужасов — я-то всегда думала, что это специально они так придумывают и снимают, чтобы обстановку сильнее нагнетать и страх на зрителя нагонять, — не поддаётся. И здесь, наконец, обратил Вася внимание и на меня, и на речку. Полынью увидал. Никогда не слышала, чтобы матом ругался, а тут такое выдал! — и по тормозам! Мужики сзади нам на плечи навалились и через лобовое стекло увидать силятся, отчего я ору, и Вася матюгается. А он давит на тормоз, а машина уже на заледенелый берег выехала и катит себе вперёд, и катит.
Конечно, всё это я описываю медленно, как будто так медленно всё и происходило. А на самом деле — секунды!
Смогла я дверцу открыть и вывалилась на берег, а машина с моим Васей и мужиками как катилась к проруби, так и покатилась!
Я глаза закрыла…
…Слышу, крики ко мне приближаются. Глаза открыла, а увидать от пелены в глазах ничего не могу, только силуэты размытые, бликами тёмными мерцают. И голос:
— Любочка, Любочка, всё в порядке.
И руки, с земли меня поднимающие.
— Любочка, всё в порядке. Ничего страшного не случилось. Живы мы все.
И только тут зрение ко мне вернулось. Смотрю, а Вася мой рядышком стоит и меня обнимает, а мужички — Иваныч, Сашка и брат его Толян — бледнющие, как из могилы вынутые! Но смеются, гады! Вот сволочи! А меня ноги не держат. Вот что значит, не женское это дело в мужские компании лезть!
Вокруг я глазами обвела, а машины-то нашей нигде не видно.
— Вася, а машина?…
— Машина?… Да чёрт с ней, с машиной — вон под лёд уходит.
Я как глянула, так и обомлела вся! Машинка наша любимая, Тойоточка старенькая — только багажник из полыньи торчит! И только я багажник взглядом зацепить успела, а он — нырк — и нет его. Полынья, точно так и родилась ровненькая — плещется себе.
— Вася-я-я!
— Ну что — Вася. Завтра пригоню трактор, и вытянем её.
— Да при чём тут она!!! Живы-то как остались? Господи!
И тут меня замутило, а потом, сразу же — злость такая налетела!
— Говорила же я! Говорила! Придурок несчастный! Зачем поехали?! Я же говорила…
Слезам моим не было конца. А мужики и Вася мой только молча стояли передо мной и пыхтели, пряча глаза…
Вот такая история. Но это не конец её, а начало, и это будет то самое главное, о чём я и хотела рассказать, а именно: «Вот были мужики!»
***
На следующий день Вася мой к полынье трактор погнал — хорошо не так далеко, как я сказала, было ехать. Но ничего с трактором не получилось — слишком глубоко села машинка-то наша под лёд. Пришлось ему идти кран в ПМК просить. Но дали, дали — ничего нельзя плохого сказать. Да и как не дать? Не по пьяному же делу всё случилось! Все знали, что Вася мой непьющий, за руль, даже с рыбалки едет — только трезвым сядет. Потому и мужики любили с ним ездить — сам не пьёт, а они — сколько хочешь себе! А он потом их по домам развозит.
Все спецы, правда, на ПМК (передвижная механизированная колонна), Васе сказали, что, мол, можешь уже больше, Михалыч, не беспокоиться о Тойоте своей — как вытащишь, так сразу на свалку вези. Мало того, что старенькая уже (лет десять к тому моменту уже пробег у неё был — из Японии, правда, только три года как, пригнали), так после такого ледяного душа и пребывания больше суток под водой, только на запчасти продавать её можно будет. А и за запчасти лишь мизерную цену взять получится, потому как старые уже, а теперь и поржавевшие станут к тому же. Но муж слушать никого не стал. Вот упрямый он был! А может — упорный. Кто его знает, где упрямство у русского мужика в упорство переходит?
Настоял он, значит, дали ему на ПМК кран, и поехал он с мужичками из плена водяного-ледяного красавицу нашу белоснежную вызволять. Думали все, и я в том числе — бывшую красавицу.
Уж не знаю, сразу ли вытащили, или помучились. Вася мой, после того, как не послушался меня и машину в полынье угробил, старался меньше меня волновать и обо всём, что связано с той поездкой и, конечно, машиной — не распространялся.
А почему? Потому что Тойоту ту я ему на сорокалетие, можно сказать, подарила.
…Девяностые. Лихие. Теперь одного из этих слов достаточно, чтобы русский человек понял, о чём речь.
И как раз незадолго до этого приехали мы с Васей в Приморье. Вася мой всю жизнь мечтал в деревне жить, хозяйство держать. Уговорил он меня — поехали. Сын в столичном городе остался. В институт поступил и с бабушкой, мамой моей, остался жить. И мне спокойнее: маме — помощь, а за сыном — пригляд… Знала бы я тогда, что всё там у них не так будет. …Длинная это и… печальная история. Да ладно. Чего уж теперь… Дело прошлое…
Стали мы с Васей хозяйством обзаводиться. Корову купили, поросят парочку за полцены — чуть живых, выходили, курочек, уточек. Огород я завела. Ничего этого раньше ни я, ни Вася не имели в жизни и не знали поначалу, как с этим всем управляться. Но потихоньку стало получаться. Доить корову и я, и Вася научились. В общем — оказалось, что хозяйство держать дело нехитрое. Главное, трудиться, рук не покладая, и кормами вовремя запастись. А в Приморье тогда сою повсеместно выращивали (может и теперь так — не знаю), и потому с кормами трудностей не возникало.
Ну, вот. И здесь девяностые пришли. В магазинах — шаром покати. Хорошо, что хозяйство своё. Но тоже — не долго оно помогало. Корма подорожали, посевной картофель стало не купить. Электричество отключать начали. И пошло, и поехало.
И тогда решили мы, что надо мужу делом каким-то прибыльным заняться. У него, как обычно по советским временам, права были с училища. И посоветовавшись, порешили мы, что продадим, к шуту гороховому, всё хозяйство, я работать в заготконтору пойду, а он — водилой частным по Уссурийску сделается.
Хочу ещё сказать, что муж мой, Василий, с полным умопомрачением с самой свадьбы нашей о машине мечтал. В стране тогда это самое заветное и невыполнимое для большинства мужчин желание было. И вот когда в Приморье приехали мы, сразу по уценке мотоцикл ему с коляской купили. Очень выручил он нас, тот мотоцикл «Урал». Особенно, когда за хозяйство взялись. Но теперь, когда с хозяйством решили проститься, и с «Уралом» нашим начали прощаться, поскольку выяснил Вася, что за Тойоту, даже с большим пробегом, всего нашего хозяйства не хватит. Хватит, если только «Урал» продать.
А что делать? Выбор разве был? …Хотя, выбор, наверно, всегда есть… Мы решили рискнуть. Короче, продали всё и Тойоту купили. Красавица! Изящная, белоснежная, просторная внутри. И пошёл Василий мой «бомбить» в Уссурийск. Я тоже на работу устроилась. Но основной статьёй дохода был всё-таки извоз. «Тойота-кормилица». Так мы её и звали. Супруг только что пылинки с неё не сдувал! Особенно первое время — разве только, что в гараже с ней не спал! Я смеялась потихоньку и не препятствовала ему ребячиться. А что? Пообещала же я ему когда-то, в начале жизни нашей супружеской, что к сорокалетию машину ему куплю, и купила. А как же? Если бы не было моего согласия все деньги в неё вложить, разве же бы он её купил? Да и почему же такому хорошему, заботливому и работящему мужу, каким был мой Вася, такой подарок заслуженный не сделать? Вот и сделала. И радовалась на его радость, глядя.
А тут такое! Утопил! И без возможности отремонтировать…
Но я не злилась на него. Как говорится — «деньги — дело наживное». Главное, чтобы мир и лад в доме были. Ни матери, ни сыну этого ничего мы не сообщили. Пусть своими заботами живут, нечего наши ещё на голову брать. И потому как посылали мы денюшку матери к её пенсии и сыну — к его стипендии, так посылать и продолжили.
Так вот. Вытащили они машину. Привезли. Во двор сгрузили. Больше всё это действо похоже было на похоронную процессию.
Муж с мужиками её в гараж закатил. Я в окно смотрела и удивлялась: почему на запчасти, с виду совсем новенькая. Только не едет сама. Потом оказалось, что в этом всё дело и было. И ещё в чём-то — сейчас не вспомню… Может позже.
Так вот, значит. Да…
…Закрыл, значит, Вася тогда ворота эти гаражные, мужики возле него потоптались-потоптали виновато, как будто это они его машину утопили, и пошли себе по домам к своим целеньким и невредимым машинам. А Вася остался стоять возле гаража и глядеть себе под ноги. Я его трогать не стала.
Сколько-то времени прошло.
Потом он в дом заходит, посередине комнаты за стол усаживается и заявляет:
— Сделаю я её. И побежит она у меня, как миленькая.
Я подсела с боку и удивилась:
— Механики же из ПМК твёрдо побожились, что ничего с ней сделать уже невозможно — больше суток в воде ледяной просидела. Даже, говорили, на запчасти вряд ли пойдёт, только если за бесценок совсем.
— Ага! А что мы с тобой делать будем без хозяйства, мотоцикла и без машины вот теперь? Где я денег таких заработаю, чтобы и нам не тяжко жить было, и матери с Лёшкой помощь посылать. Твои-то девяносто пять рублей к какому месту приложить можно, чтобы их хватило?
Он помолчал, потом обнял меня и голову мою на плечо себе положил.
— Ничего, Любочка, прорвёмся! Сделаю я её, вот увидишь! Ты вспомни, когда мы сюда приехали и дали нам квартирку с выломанным унитазом. Помнишь, что сантехники жэковские мне сказали? Помнишь? «Брось, мужик, забудь об унитазе! Ничего здесь сделать уже невозможно. Придётся вам, городским, без унитаза теперь жить». Ещё и посмеялись надо мной, когда я сказал, если они не берутся, то я сам его сделаю. И ведь сделал же! Помнишь, ещё приходили они своими глазами убедиться, что стоит унитаз и ещё и фурычит. Помнишь, их лица? Так и с машиной нашей будет.
Что мне оставалось? Только поверить его словам. Я и поверила.
А он с того дня переселился жить в гараж. Я ему туда и покушать носила. Знакомые все наши и незнакомые даже — все приходили на работу его посмотреть. Механики и другие спецы из ПМК тоже заходили — и выходили, с сомнением на лицах переглядываясь друг с другом.
Услышала я как-то их разговор.
— Умается перебирать. Ладно — движок и детали там всякие… Хотя, опять же, потом собирать же всё это надо. Не наш, всё-таки Жигулёнок, как ни крути. А вот ржа если есть начнёт?
— Да уж… почитай больше суток в воде торчала… мало разобрать, перебрать… Просушить, мать твою, всё надо. Не приведи господь — где под обшивкой влага останется! Сожрёт ржа, правда твоя, Степаныч, как есть сожрёт машину-то…
— Как есть сожрёт! Вывез бы Василий её на свалку сразу, чем мудохаться с ней зазря.
Вот так вот.
А Вася… Вася из гаража почти месяц не выходил.
К концу этого срока никто уже к нему не заходил. В посёлке посмеиваться начали — рехнулся мужик. И я, честно сказать, веру терять начала. Но история с унитазом поддерживала ещё во мне её остатки. Хотя машина импортная — это тебе не унитаз.
***
Вовсю звенел апрель! На солнечной стороне днём можно было, раздевшись до купальника, загорать и даже обгореть! Коты выли по всему посёлку ночами, кобели бесхозные стаями хороводили тощих сучек, а домашние кобели с ума сходили, норовя сорваться с привязи. Лёд на реке тронулся окончательно и разновеликими льдинами стремительно проносился между берегов. Река готовилась, как всегда по весне, выйти из этих самых берегов. В огородах кипела работа: вскрывались парники, разбрасывался навоз, возводились высокие грядки, высаживалась рассада и разбрасывались семена. Словом, жизнь по полной программе бурлила во всём, во всех и повсюду! А мы жили на одну мою зарплату в девяносто пять рублей, и Вася по-прежнему не вылазил из гаража…
Да… вот так вот… К этому времени мне уже стало казаться, что так теперь и будет всю оставшуюся нашу жизнь…
Была пятница. Рабочий день в сельской местности тогда, а может и до сих пор, длился до четырёх часов. Во всяком случае — у женщин.
Я собиралась домой. Работницы переговаривались между собой, смеялись, шутили, а я представляла, как приду домой, увижу открытые ворота гаража, согнувшегося над какими-то деталями мужа, потом приготовлю поесть и отнесу ему в гараж… Сердце заныло от жалости.
— Смотрите, девочки! Это кто такой важный на Тойоте белоснежной к нам приехал? Слышь, Любаша, только у твоего такая была. Никак, у кого-то ещё появилась? — раздался удивлённый голос Людмилы, нашего счетовода.
Женщины замолчали и, побросав дела, сыпанули к окнам конторы. И вдруг все разом загалдели:
— Люба, Люба! Иди скорей сюда! Смотри — это же твой Василий!
— Какая Тойота, какой Василий! Девчонки, вы же знаете, что…
И тут в контору вошёл мой Вася. Он взглядом нашёл меня, и, шаркнув по полу ногой, с поклоном, торжественно произнёс
— Прошу, мадам! Извольте проехаться на машине до дома. Рад буду подвезти!
— Вася-я-я-я!
…Целый год мы ещё на нашей красавице ездили, а потом муж продал её во Владик кому-то за хоро-о-ошие деньги!
***
Я открыла глаза.
Надо же — задремала! А как будто наяву всё было и совсем недавно. Как сейчас.
О чём это я думала перед тем, как дрёма одолела?…
О нынешнем поколении…
Вспомнила о зяте подруги…
Да, это ему я тогда эту историю рассказала. Когда кран он починить не мог, — а всего-то — прокладку заменить надо было. С тех пор никогда не слышала от подруги жалоб на него. Говорит, с того дня, если что-то у него не ладится, сядет к компьютеру и ищет подсказку там в нём, пока не найдёт то, что надо. И сам теперь за все дела мужские берётся — и просить не надо!…
Тут мысли мои снова вернулись к сегодняшнему дню и лицедейству за окном.
Я поняла, что воспоминания о былом успокоили меня, и потому не осталось во мне ни раздражения, ни возмущения на происходящее вокруг. Что же делать? Какое время — такие и песни! Я бы ещё добавила: какое время — такие и певцы. Остаётся надеяться, что и эти великовозрастные дети когда-то окончательно повзрослеют, и придёт к ним понимание своей роли и места в этой жизни, как и ответственности за вокруг происходящее.
09 — 25 марта 2018
Санкт-Петербург.
